Skip to content

Стихи суриков о природе: Стихи Ивана Сурикова о природе. Читать стихотворения Ивана Сурикова про природу на портале «Культура.РФ»

Суриков И.З. Стихи о природе.

Суриков
И.З.

Стихи о
природе

 

СТИХИ

Прости!

«Не
корите, други»

На
чужбине

«Всё
люди, люди!.. тьма людей!»

«Честь
ли вам, поэты-братья»

На
берегу

За
городом

«Я
отворил окно. Осенняя прохлада»

«Когда
взгляну порою в глубь я»

«Не
грусти, что листья»

Осенью

«Мне
доставались нелегко»

Работники

В
ночном

По
дороге

Умирающая
швейка

«Ярко
солнце светит»

Мёртвое
дитя

«Пройдёт
и ночь, пройдёт и день»

«Осень…
Дождик ведром»

Детство

Ночью

В степи

«Занялася
заря»

Рябина

Зима

Прости!

Я уезжаю, друг, прости!

С тобой нам вновь не увидаться. ..

Не сожалей и не грусти,

Что нам приходится расстаться.

 

Лета неравные у нас —

И нам нейти одной дорогой…

Зачем же мучить нам подчас

Себя душевною тревогой?

 

Ты смотришь, друг, на жизнь светло,

И всё весна перед тобою…

А мне и летом не тепло,

И сердце стынет, что зимою.

 

Случайно мы с тобой сошлись

В степи глухой, в минуты скуки…

Зачем же мы отравим жизнь

Друг другу ядом жгучей муки?

 

Прости же, друг мой, навсегда!

И наша встеча будет тайной…

И если в жизни иногда

Тебе припомнюсь я случайно,

 

Не сожалей и не грусти,

Что разошлися мы с тобою, —

Тебе на жизненном пути

Не мог я счастья дать собою.

 

Ты расцвела едва душой —

И не жила и не страдала,

Меня ж житейскою борьбой

Давным-давно уже сломало.

1878

________________________________________

***

Не корите, други,

Вы меня за это,

Что в моих твореньях

Нет тепла и света.

 

Как кому на свете

Дышится, живётся —

Такова и песня

У него поётся…

 

Жизнь даёт для песни

Образы и звуки:

Даст ли она радость,

Даст ли скорбь и муки,

 

Даст ли день роскошный,

Тьму ли без рассвета —

То и отразится

В песне у поэта.

 

Песнь моя тосклива…

Виноват в том я ли,

Что мне жизнь ссудила

Горе да печали?

1878

________________________________________

На
чужбине

И пенье птиц, и зелень сада —

Покойна жизнь и хороша!..

Кажись, чего ещё мне надо?

Но всё грустит моя душа!

 

Грустит о том, что я далёко

От милых искренних друзей,

Что дни мои здесь одиноко

Идут без песен и речей.

 

К друзьям душа моя всё рвётся,

И я хожу здесь, как шальной, —

Без них и песня не поётся,

И жизнь мне кажется тюрьмой.

 

Мне не с кем здесь промолвить слова

И думы сердца передать,

И разорваться грудь готова. ..

О, как мне хочется рыдать!

 

Пускай друзья мои услышат

Среди дневных своих забот,

Что ими грудь моя лишь дышит

И сердце ими лишь живёт!

Начало июля 1878

________________________________________

***

Всё люди, люди!.. тьма людей!..

Но присмотрись, голубчик, строго,

Меж ними искренних друзей

Найдёшь, голубчик, ты не много!

Я не хочу тем оскорбить

Святое чувство человека,

Что не способен он любить…

Он просто нравственный калека!

Он любит, любит… но кого?

Ты приглядись к нему поближе, —

Себя он любит — одного…

И вразуми его поди же:

Что создан он не для себя —

Его другое назначенье:

Он должен, каждого любя,

Нести с ним скорбь и удрученье;

Но это, кажется, мечта, —

Души бесплодное стремленье…

Не воплотится никогда

В людях великое ученье:

«Что выше нет любви такой

И больше нет такой услуги,

Как в жизни жертвовать собой

За своя ближния и други»!

1878

________________________________________

***

Честь ли вам, поэты-братья,

В напускном своём задоре

Извергать из уст проклятья

На певцов тоски и горя?

 

Чем мы вам не угодили,

Поперёк дороги стали?

Иль неискренни мы были

В песнях горя и печали?

 

Иль братались мы позорно

С ложью тёмною людскою?

Нет! Всю жизнь вели упорно

Мы борьбу с царящей тьмою.

 

Наше сердце полно было

К человечеству любовью,

Но от мук оно изныло,

Изошло от боли кровью.

 

Честны были в нас стремленья,

Чисты были мы душою, —

Так за что ж кидать каменья

В нас, измученных борьбою?!

Апрель — май 1878

________________________________________

На
берегу

Как в сумерки легко дышать на берегу!

Померкли краски дня, картины
изменились;

Ряды больших стогов, стоящих на лугу,

Туманом голубым, как дымкою, покрылись.

 

На пристани давно замолкли шум и стук;

Всё реже голоса доносятся до слуха;

Как будто стихло всё, – но всюду
слышен звук,

И тихий плеск воды так сладко нежит
ухо.

 

Вот чёрный жук гудит… вот свистнул
коростель…

Вот где-то вдалеке плеснулось уток стадо…

Пора бы мне домой – за ужин и в
постель;

Но этой тишине душа моя так рада.

 

И я готов всю ночь сидеть на берегу,

И не ходить домой, и вовсе не
ложиться,

Чтоб запахом травы на скошенном лугу

И этой тишиной целебной насладиться.

 

На ширь глухих полей, под тень лесов
густых

Душа моя рвалась, измучена тревогой, –

И, может быть, вдали от горьких слёз
людских

Я создал бы в тиши здесь светлых песен
много.

 

Но жизнь моя прошла в заботе
городской,

И сил моих запас иссяк в борьбе
суровой…

И вот теперь сюда приплёлся я больной.

Природа-мать! врачуй и дай мне силы
снова!

1876

________________________________________

За
городом

Наконец-то я на воле!..

Душный город далеко;

Мне отрадно в чистом поле,

Дышит грудь моя легко.

 

Наконец-то птицей вольной

Стал я, житель городской,

И вперёд иду, довольный,

Сбросив горе с плеч долой.

 

Люб мне страннический посох,

Я душой помолодел;

Ум мой, в жизненных вопросах

Потемневший, просветлел.

 

Я иду, куда — не знаю…

Всё равно, куда-нибудь!

Что мне в том, к какому краю

Приведёт меня мой путь!

 

Я иду искать свободы,

Мира в сельской тишине —

Горе жизни и невзгоды

Истерзали душу мне.

 

Я желаю надышаться

Свежим воздухом с полей,

Их красой налюбоваться,

Отдохнуть душой моей.

 

Может быть, судьбе послушный,

Кину я полей красу…

Но зато я в город душный

Сил немало принесу, —

 

Сил, окрепнувших на воле,

Не измученных борьбой, —

С ними вновь на скорбь и горе

Выйду с твёрдою душой.

1876

________________________________________

***

Я отворил окно. Осенняя прохлада

Струёю полилась в мою больную грудь.

Как тихо в глубине увянувшего сада!

Туда, как в тёмный склеп, боюсь я
заглянуть.

 

Поблек и облетел убор его красивый;

От бури и дождя ничем не защищён,

Качаясь и дрожа, стоит он сиротливо,

И в шелесте ветвей печальный слышен
стон…

 

Раздастся здесь порой ворон полёт
тяжёлый,

Да галки на гумне, за садом, прокричат

И стихнет всё опять… И с думой
невесёлой

Гляжу я из окна в пустой, заглохший
сад.

 

Здесь радостно жилось весной и жарким
летом;

Но больно вспоминать об этих чудных
днях,

О зелени полей, облитых ярким светом,

О сладком пеньи птиц в долинах и
лесах.

 

Природа замерла, нахмурилась сурово;

Поблекнувшей листвой покрылася земля,

И холодом зимы повеял север снова

В раздетые леса, на тёмные поля.

 

Вот жёлтый лист, кружась, упал передо
мною…

С глубокой на него я грустью
посмотрел!

Не так же ль я измят безжалостной
судьбою,

Как этот слабый лист, — засох и
пожелтел?

 

Прошла моя весна, и лето миновало,

И на лугу моём засохли все цветы;

Их прежняя краса под холодом увяла;

Рассеялись мои надежды и мечты.

 

Как жёлтые листы, давно они опали;

Осенний ветер их размыкал без следа,

И то, чем жизнь моя красна была
вначале,

Всё горьким опытом убито навсегда.

 

Век доживаю я, как дерево сухое,

Минувшему сказав печальное «прости!».

И мучит душу мне сознанье роковое,

Что близок мой конец и мне уж не
цвести.

1876

________________________________________

***

Когда взгляну порою в глубь я

Души собрата моего,

Я вижу только самолюбье,

Порок — и больше ничего.

 

Худые думы там таятся,

Там мысль живёт с грехом в связи

И чувства низкие роятся,

Как черви мелкие в грязи.

 

И много их, таких собратий,

Врагов, гонителей моих…

Куда бежать от их проклятий?

Куда бежать от злобы их?

 

Везде они — и поневоле

Себя на муки им отдашь;

Они кричат: «Он наш! его ли

Отпустим мы, когда он наш!»

 

Нет, не из вашей я дружины,

Я не примкну к её рядам!

Вам не понять моей кручины,

Моей любви душевной к вам.

 

Я счастлив счастием, мне чуждым,

И грустен горестью чужой;

Чужим несчастиям и нуждам

Готов помочь я всей душой.

[1876]

________________________________________

***

Не грусти, что листья

С дерева валятся, —

Будущей весною

Вновь они родятся, —

 

А грусти, что силы

Молодости тают,

Что черствеет сердце,

Думы засыпают. ..

 

Только лишь весною

Тёплою повеет —

Дерево роскошно

Вновь зазеленеет…

 

Силы ж молодые

Сгибнут — не вернутся;

Сердце очерствеет,

Думы не проснутся!

1876

________________________________________

Положено на музыку — И. Бородиным,
Гродзким и др.

Осенью

В телеге тряской и убогой

Тащусь я грязною дорогой…

Лениво пара тощих кляч

Плетётся, топчет грязь ногами…

Вот запоздалый крикнул грач

И полетел стрелой над нами, —

И снова тихо… Облака

На землю сеют дождь досадный…

Кругом всё пусто, безотрадно,

В душе тяжёлая тоска…

Как тенью, скукою покрыто

Всё в этой местности пустой;

И небо серое сердито

Висит над мокрою землёй,

Всё будто плачет и горюет;

Чернеют голые поля,

Над ними ветер сонный дует,

Травой поблёкшей шевеля.

Кусты и тощие берёзы

Стоят, как грустный ряд теней,

И капли крупные, как слёзы,

Роняют медленно с ветвей.

 

Порой в дали печальной где-то

Раздастся звук — и пропадёт,

И сердце грусть сильней сожмёт…

Без света жизнь! не ты ли это?..

1875

________________________________________

***

Мне доставались нелегко

Моей души больные звуки.

Страдал я сердцем глубоко,

Когда слагалась песня муки.

 

Я в песне жил не головой,

А жил скорбящею душою,

И оттого мой стон больной

Звучит тяжёлою тоскою.

1875

________________________________________

Работники

Вставай, товарищ мой! пора!

Пойдём! осенний день короток…

Трудились много мы вчера,

Но скуден был наш заработок.

 

Полуголодные, легли

На землю рядом мы с тобою…

Какую ночь мы провели

В борьбе с мучительной тоскою!

 

В работе выбившись из сил,

Не мог от холода заснуть я, —

Суровый ветер шевелил

На теле ветхие лоскутья.

 

Но я к лишениям привык,

Привык ложиться я голодный, —

Без слёз и жалобы приник

Я головой к земле холодной.

 

Я равнодушно смерти жду,

И не страшит меня могила;

Без скорби в вечность я пойду…

На что мне жизнь? Что мне в ней мило?

 

Лишь одного пугаюсь я,

Одной я занят горькой думой:

Ужель и небо так угрюмо,

Так неприветно, как земля?

1875

________________________________________

В
ночном

Летний вечер. За лесами

Солнышко уж село;

На краю далёком неба

Зорька заалела;

 

Но и та потухла. Топот

В поле раздаётся:

То табун коней в ночное

По лугам несётся.

 

Ухватя коней за гриву,

Скачут дети в поле.

То-то радость и веселье,

То-то детям воля!

 

По траве высокой кони

На просторе бродят;

Собралися дети в кучку,

Разговор заводят.

 

Мужички сторожевые

Улеглись под лесом

И заснули… Не шелохнет

Лес густым навесом.

 

Всё темней, темней и тише…

Смолкли к ночи птицы;

Только на небе сверкают

Дальние зарницы.

 

Кой-где звякнет колокольчик,

Фыркнет конь на воле,

Хрупнет ветка, куст — и снова

Всё смолкает в поле.

 

И на ум приходят детям

Бабушкины сказки:

Вот с метлой несётся ведьма

На ночные пляски;

 

Вот над лесом мчится леший

С головой косматой,

А по небу, сыпля искры,

Змей летит крылатый;

 

И какие-то все в белом

Тени в поле ходят…

Детям боязно — и дети

Огонёк разводят.

 

И трещат сухие сучья,

Разгораясь жарко,

Освещая тьму ночную

Далеко и ярко.

1874

________________________________________

По
дороге

Я въезжаю в деревню весенней порой —

И леса и луга зеленеют;

Всюду труд на полях, режут землю схой,

Всюду взрытые пашни чернеют;

 

И, над ними кружась, громко птицы
звенят,

В блеске вешнего дня утопая…

И задумался я, тишиною объят:

Мне припомнилась юность былая…

 

И с глубокой тоской вспоминаю мои

Позабытые прошлые годы…

Много искренних чувств, много тёплой
любви

Я для жизни имел от природы.

 

Но я всё растерял, очерствел я
душой…

Где моё дорогое былое?

Редко светлое чувство, как луч
золотой,

Озарит моё сердце больное.

 

Всё убито во мне суетой и нуждой,

Всё закидано грязью столицы,

В книге жизни моей нет теперь ни одной

Освежающей душу страницы…

 

И хотелось бы мне от тревог отдохнуть

В тишине деревенской природы;

На людей и на мир посветлее взглянуть,

Как гляделось мне в прошлые годы.

 

Но напрасно желанье мне душу гнетёт.

Точно кроясь от быстрой погони,

По дороге прямой всё вперёд и вперёд

Мчат меня неустанные кони.

1874

________________________________________

Умирающая швейка

Умирая в больнице, тревожно

Шепчет швейка в предсмертном бреду

«Я терпела насколько возможно,

Я без жалоб сносила нужду.

Не встречала я в жизни отрады,

Много видела горьких обид;

Дерзко жгли меня наглые взгляды

Безрассудных пустых волокит.

И хотелось уйти мне на волю,

И хотелось мне бросить иглу, —

И рвалась я к родимому полю,

К моему дорогому селу.

Но держала судьба-лиходейка

Меня крепко в железных когтях.

Я, несчастная, жалкая швейка,

В неустанном труде и слезах,

В горьких думах и тяжкой печали

Свой безрадостный век провела.

За любовь мою деньги давали –

Я за деньги любить не могла;

Билась с горькой нуждой, но развратом

Не пятнала я чистой души

И, трудясь через силу, богатым

Продавала свой труд за гроши…

Но любви моё сердце просило –

Горячо я и честно любила…

Оба были мы с ним бедняки,

Нас обоих сломила чахотка…

Видно, бедный — в любви не находка!

Видно, бедных любить не с руки!..

Я мучительной смерти не трушу,

Скоро жизни счастливой лучи

Озарят истомлённую душу, —

Приходите тогда, богачи!

Приходите, любуйтеся смело

Ранней смертью девичьей красы,

Белизной бездыханного тела,

Густотой тёмно-русой косы!»

1873 (?)

________________________________________[1]

***

Ярко солнце светит,

В воздухе тепло,

И, куда ни взглянешь,

Всё кругом светло.

 

На лугу пестреют

Яркие цветы;

Золотом облиты

Тёмные листы.

 

Дремлет лес:

Ни звука, —

Лист не шелестит,

Только жаворонок

В воздухе звенит,

 

Да взмахнёт порою

Птичка над кустом,

Да, жужжа, повьётся

Пчёлка над цветком,

 

Да золотокрылый

Жук лишь прошумит, —

И опять всё тихо,

Всё кругом молчит.

 

Хорошо!.. И если б

Труд не призывал,

Долго бы весною

В поле простоял.

[1872]

________________________________________

Мёртвое
дитя

Ночь, в углу свеча горит,

Никого нет, — жутко;

Пред иконою лежит

В гробике малютка.

 

И лежит он, точно спит

В том гробочке, птенчик,

И живых цветов лежит

На головке венчик.

 

Ручки сложены крестом;

Спит дитя с улыбкой,

Точно в гробике он том

Положён ошибкой.

 

Няня старая дитя

Будто укачала;

Вместо люльки да шутя

В гробик спать уклала.

 

Хорошо ему лежать —

В гробике уютно.

Горя он не будет знать,

Гость земли минутный.

 

Не узнает никогда,

Светлый житель рая,

Как слезами залита

Наша жизнь земная.

1867 или 1868

________________________________________

***

Пройдёт и ночь, пройдёт и день,

Пройдут недели и года,

Как полем облачная тень,

Пройдут — и нет от них следа.

Пройдёт и жизнь, исчезнешь ты,

Исчезнут все твои мечты…

И для чего, бог весть, ты жил,

И ненавидел, и любил?..

И тайна вечная творца

Всё будет тайной без конца.

1867

________________________________________

***

Осень… Дождик ведром

С неба хмурого льёт;

На работу, чуть свет,

Молодчина идёт.

 

На плечах у него

Кафтанишка худой;

Он шагает в грязи

По колена, босой.

 

Он идёт да поёт,

Над погодой смеясь;

Из-под ног у него

Брызжет в стороны грязь.

 

Холод, голод, нужду

Сносит он до конца, —

И не в силах беда

Сокрушить молодца.

 

Иль землёю его,

Иль бревном пришибёт,

Или старость его

На одре пригнетёт.

 

Да и смерть-то придёт —

Не спугнёт молодца;

С ней он кончит расчёт,

Не поморщив лица.

 

Эх, родимый мой брат!

Много силы в тебе!

Эту силу твою

Сокрушить ли судьбе!..

1866

________________________________________

Детство

Вот моя деревня:

Вот мой дом родной;

Вот качусь я в санках

По горе крутой;

 

Вот свернулись санки,

И я на бок — хлоп!

Кубарем качуся

Под гору, в сугроб.

 

И друзья-мальчишки,

Стоя надо мной,

Весело хохочут

Над моей бедой.

 

Всё лицо и руки

Залепил мне снег…

Мне в сугробе горе,

А ребятам смех!

 

Но меж тем уж село

Солнышко давно;

Поднялася вьюга,

На небе темно.

 

Весь ты перезябнешь, —

Руки не согнёшь, —

И домой тихонько,

Нехотя бредёшь.

 

Ветхую шубёнку

Скинешь с плеч долой;

Заберёшься на печь

К бабушке седой.

 

И сидишь, ни слова…

Тихо всё кругом;

Только слышишь: воет

Вьюга за окном.

 

В уголке, согнувшись,

Лапти дед плетёт;

Матушка за прялкой

Молча лён прядёт.

 

Избу освещает

Огонёк светца;

Зимний вечер длится,

Длится без конца…

 

И начну у бабки

Сказки я просить;

И начнёт мне бабка

Сказку говорить:

 

Как Иван-царевич

Птицу-жар поймал,

Как ему невесту

Серый волк достал.

 

Слушаю я сказку —

Сердце так и мрёт;

А в трубе сердито

Ветер злой поёт.

 

Я прижмусь к старушке…

Тихо речь журчит,

И глаза мне крепко

Сладкий сон смежит.

 

И во сне мне снятся

Чудные края.

И Иван-царевич —

Это будто я.

 

Вот передо мною

Чудный сад цветёт;

В том саду большое

Дерево растёт.

 

Золотая клетка

На сучке висит;

В этой клетке птица

Точно жар горит;

 

Прыгает в той клетке,

Весело поёт,

Ярким, чудным светом

Сад весь обдаёт.

 

Вот я к ней подкрался

И за клетку — хвать!

И хотел из сада

С птицею бежать.

 

Но не тут-то было!

Поднялся шум-звон;

Набежала стража

В сад со всех сторон.

 

Руки мне скрутили

И ведут меня…

И, дрожа от страха,

Просыпаюсь я.

 

Уж в избу, в окошко,

Солнышко глядит;

Пред иконой бабка

Молится, стоит.

 

Весело текли вы,

Детские года!

Вас не омрачали

Горе и беда.

1865 или 1866

________________________________________

Ночью

Осенью дождливой

Ночь глядит в окошко;

В щели ветер дует. ..

«Что дрожишь ты, крошка?

 

Что ты шепчешь тихо

И глядишь мне в очи?

Призраки ли видишь

Ты во мраке ночи?..»

 

— «Сядь со мною рядом,

Я к тебе прижмуся, —

Жутко мне и страшно,

Я одна боюся…

 

Слышишь… чу!.. там кто-то

Плачет и рыдает…»

— «Это за окошком

Ветер завывает».

 

— «Чу! стучат в окошко…

Это духи злые…»

— «Нет, то бьют по стёклам

Капли дождевые».

 

И ко мне, малютка,

Крепко ты прижалась

И весёлым смехом

Звонко засмеялась.

 

Понимаю, крошка:

Призраки — пустое!

Дрожь во мраке ночи,

Твой испуг — другое.

 

Это — грудь сжигает

Жар горячей крови;

Это сердце просит

И любви и воли…

1865 или 1866

________________________________________

В степи

Кони мчат-несут.

Степь всё вдаль бежит;

Вьюга снежная

На степи гудит.

 

Снег да снег кругом;

Сердце грусть берёт;

Про моздокскую

Степь ямщик поёт. ..

 

Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик;

 

Как в последний свой

Передсмертный час

Он товарищу

Отдавал приказ:

 

«Вижу, смерть меня

Здесь, в степи, сразит, —

Не попомни, друг,

Злых моих обид.

 

Злых моих обид

Да и глупостей,

Неразумных слов,

Прежней грубости.

 

Схорони меня

Здесь, в степи глухой;

Вороных коней

Отведи домой.

 

Отведи домой,

Сдай их батюшке;

Отнеси поклон

Старой матушке.

 

Молодой жене

Ты скажи, друг мой,

Чтоб меня она

Не ждала домой…

 

Кстати, ей ещё

Не забудь сказать:

Тяжело вдовой

Мне её кидать!

 

Передай словцо

Ей прощальное

И отдай кольцо

Обручальное.

 

Пусть о мне она

Не печалится;

С тем, кто по сердцу,

Обвенчается!»

 

Замолчал ямщик,

Слеза катится. ..

Да в степи глухой

Вьюга плачется.

 

Голосит она,

В степи стон стоит,

Та же песня в ней

Ямщика звучит:

 

«Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик».

1865

________________________________________

Стихотворение в переработанном виде
стало народной песней «Ах ты степь, ты степь» («Степь да степь кругом»).

***

Занялася заря —

Скоро солнце взойдёт.

Слышишь… чу!.. соловей

Щёлкнул где-то, поёт.

 

И всё ярче, светлей

Переливы зари;

Словно пар над рекой

Поднялся, посмотри.

 

От цветов, на полях

Льётся запах кругом,

И сияет роса

На траве серебром.

 

Над рекой, наклонясь,

Что-то шепчет камыш,

А кругом, по полям

Непробудная тишь.

 

Как отрадно, легко,

Широко дышит грудь:

Ну, молись же скорей,

Ну, молись, да и в путь!

1865

________________________________________

Рябина

«Что шумишь, качаясь,

Тонкая рябина,

Низко наклоняясь

Головою к тыну?» —

 

«С ветром речь веду я

О своей невзгоде,

Что одна расту я

В этом огороде.

 

Грустно, сиротинка,

Я стою, качаюсь,

Что к земле былинка,

К тыну нагибаюсь.

 

Там, за тыном, в поле,

Над рекой глубокой,

На просторе, в воле,

Дуб растёт высокий.

 

Как бы я желала

К дубу перебраться;

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

 

Близко бы ветвями

Я к нему прижалась

И с его листами

День и ночь шепталась.

 

Нет, нельзя рябинке

К дубу перебраться!

Знать, мне, сиротинке,

Век одной качаться».

1864

________________________________________

Зима

Белый снег, пушистый

В воздухе кружится

И на землю тихо

Падает, ложится.

И под утро снегом

Поле побелело,

Точно пеленою

Всё его одело.

Тёмный лес что шапкой

Принакрылся чудной

И заснул под нею

Крепко, непробудно…

Божьи дни коротки,

Солнце светит мало,

Вот пришли морозцы —

И зима настала.

Труженик-крестьянин

Вытащил санишки,

Снеговые горы

Строят ребятишки.

Уж давно крестьянин

Ждал зимы и стужи,

И избу соломой

Он укрыл снаружи.

Чтобы в избу ветер

Не проник сквозь щели,

Не надули б снега

Вьюги и метели.

Он теперь покоен —

Всё кругом укрыто,

И ему не страшен

Злой мороз, сердитый.

________________________________________

Биография

Иван Захарович Суриков родился в
глухой деревушке Новосёловке, Угличского уезда, Ярославской губернии. Отец его
был крепостным графа Шереметева, жившим в Москве на оброке, где у него была
небольшая лавочка. Восьми лет будущего поэта привезли в Москву. Мальчик помогал
отцу в торговле, урывками учился грамоте у соседей.

В конце 50-х годов, начитавшись
Пушкина, Суриков начал складывать стихи. У его родственников и знакомых это
вызывало лишь раздражение, над юношей жестоко глумились. Жизнь Сурикова,
проводившего целые дни в мелочной лавке отца или дяди, была очень тяжёлой;
однажды он едва не утопился.

В 1862 Суриков свёл знакомство с
поэтом А. Н. Плещеевым. Плещеев оценил талант юноши и помог ему выступить со стихами
в печати. Это было в 1862, а в 1871 Суриков издал первый сборник своих
стихотворений. Его печатали уже не только мелкие журналы, но и такие издания,
как «Вестник Европы», «Дело».

В 1875 поэт был избран членом
«Общества любителей российской словесности», его кандидатуру поддержал Лев
Толстой. Собирая вокруг себя писателей из народа, живших в разных городах
России, в 1872 г. Суриков подготовил и напечатал сборник их произведений под
названием «Рассвет». Группа поэтов — «суриковцев» впоследствии издавала газету
«Доля бедняка» и объединилась в «Суриковский литературно-музыкальный кружок»,
существовавший вплоть до Октябрьской революции.

Суриков преимущественно лирик. Он с
гордостью сознавал себя демократом и считал свою поэзию наследницей музы
Кольцова иНикитина. Горестные стихи Сурикова о народной нужде, о жизни
крестьянской бедноты и ремесленного люда близки по духу к народной песне. Его
«Рябина», «В степи», «Доля бедняка», «Казнь Стеньки Разина» стали песенным
достоянием народа. На слова Сурикова писали музыку Чайковский и Кюи.

Не в силах вырваться из тисков нищеты,
Суриков до конца жизни был вынужден торговать железным старьём и угольём; умер
он от чахотки в расцвете своего незаурядного таланта.

+++++++++++++++++++++++++

 

Суриков Иван Захарович





Суриков Иван Захарович

1841-1880

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ




XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ



Иван Захарович Суриков





Суриков Иван Захарович
(25. 03.1841-24.04.1880), русский поэт. Родился в д.
Новоселово Ярославской губ., в семье
оброчного крепостного, работавшего
приказчиком в Москве.


Весной 1849 Суриков вместе с матерью
переехал к отцу. Мальчик много читал, но
родители всячески препятствовали его
книжным увлечениям. Во 2-й пол. 50-х Суриков
уже писал стихи, которые не дошли до нас:
поэт их уничтожил.


К н. 1860-х относится первое
выступление Сурикова в печати. А. Н.
Плещеев
помог молодому поэту напечатать
стихи в журнале “Развлечение”. В эти же
годы произведения Сурикова появляются в “Воскресном
досуге”, “Иллюстрированной газете”. В сер.
60-х Суриков уходит от отца и работает
переписчиком бумаг, наборщиком. Безденежье
и неудачи тяжело отразились на его здоровье
и заставили вернуться к отцу и приняться за
торговлю. В 1871 выходит первый сборник его
стихотворений. В сер. 70-х Суриков избирается
членом Общества любителей российской
словесности.


В поэзии Сурикова, наследовавшей
традиции Кольцова, Никитина и Некрасова,
отразились чувства и настроения
городской бедноты и крестьян-тружеников.
Многие стихотворения его по-настоящему
лиричны и музыкальны. На его стихи писали
музыку П. И. Чайковский, Ц. Кюи, А. Т.
Гречанинов.
Суриков по праву занимает
заметное место среди поэтов некрасовской
школы.






Суриков, Иван Захарович [25.III(6.IV).1841, дер.Новоселово Угличского у.
Ярославльской губ., — 24.IV(6.V)1880, Москва] – русский поэт. В 1849 году был
привезен родителями в Москву, где помогал отцу, работавшему в мелочной лавке. С
детства, научившись грамоте, стал писать стихи. В 1862 году познакомился с
А.Н.Плещеевым, который способствовал формированию поэтического таланта С. Начал
печататься в 1864 году. Выпустил три сборника стихов (1871, 1875, 1877).
Основные темы поэзии С. – жизнь крестьянства, городской бедноты, изнурительный
труд, тяжелое положение женщины (стих. «Доля бедняка», «Что не жгучая крапивушка»,
«Два образа», «На мосту», «В могиле», «Умирающая швейка» и др.). С любовью С.
рисовал крестьянский труд (стих. «Утро», «Косари» и др.), русскую природу
(«Весна», «Летом», «Осенью», «Зима»). Особое место занимают в его творчестве
стихи о детях: «Детство» («Вот моя деревня…»), «В ночном», «На реке», «Клад». В
произведениях на исторические темы ярко сказалась связь его поэзии с фольклором
(поэмы «Канут Великий», «Богатырская жена», «Василько»). Глубокое сочувствие
человеку из народа, стойко переносящему невзгоды, не желающему мириться с тяжкой
долей, звучит в поэмах «Казнь Стеньки Разина», «Садко» (на ее основе создана
одноименная опера Н.А.Римского-Корсакова) и др. Бунтарскими настроениями
отмечена поэзия С. периода революционного подъема 70-х годов (стих. «Дубинушка»,
«Трудящемуся брату»).

Творчество С. впитало демократические традиции русской литературы и некоторыми
сторонами перекликается с поэзией А.В.Кольцова, Т.Г.Шевченко, Н.А.Некрасова.
Многие его стихи стали народными песнями: «Рябина» («Что шумишь, качаясь»),
«Малороссийская песня» («Я ли в поле да не травушка была»), «В степи» (в
народной обработке – «Степь да степь кругом») и др. С. основал объединение
писателей из народа (см. Суриковский литературно-музыкальный кружок»).




Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное
издательство «Советская энциклопедия», т.7, М., 1972.





Суриков Иван Захарович (25.03[6.04].1841—24.03[6.05]. 1880), поэт.
Родился в д. Новосёлово Угличского у. Ярославской губ. в семье оброчных
крестьян гр. Шереметева. До 8 лет жил в деревне под опекой заботливой
бабушки и матери. О деревенском детстве Суриков сохранил самые светлые
воспоминания.

Весной 1849 вместе с матерью уехал в Москву к отцу, который завел на
Ордынке собственную овощную лавку. Здесь Суриков выучился грамоте у двух
сестер-богомолок из разорившейся купеческой семьи. Старшая из них ввела
Сурикова в жизнь святых по книге «Четьи Минеи» Димитрия Ростовского и
«Прологам» — церковно-учительным сборникам, включавшим в свой состав
поучения отцов Православной церкви, повести, рассказы и духовные стихи,
прославляющие жизнь и подвиги родоначальников восточного монашества.
Влияние этих книг было столь велико, что уже 10-летним мальчиком Суриков
стал мечтать о «тихой матери-пустыне», об иноческом подвиге. Младшая
сестра, напротив, приобщила Сурикова к стихам русских поэтов-песенников:
«Стонет сизый голубочек» И. И. Дмитриева, «Что ты рано травушка», «Не
кукуй, кукушечка, во сыром бору» Н. Г. Цыганова, «Чернобровый,
черноглазый», «Среди долины ровныя» А. Ф. Мерзлякова. Так в мироощущении
будущего поэта устное народное творчество в бытовании и литературной
обработке слилось с христианскими мотивами в единый и нерасторжимый
сплав, явившись первотолчком к сочинению собственных стихов.

Увлечение Сурикова вызвало неудовольствие отца, мечтавшего воспитать
себе помощника по торговому делу: «Книжки нам не рука, в попы, в писаря
тебе не идти, наши дела не такие! Купцу лишняя книжность дохода не даст,
а в мотовство того и гляди введет». Суриков терпеливо выслушивал
нарекания отца, но в свободные от службы минуты продолжал читать А. С.
Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. В. Кольцова, И. С. Никитина, Н. А.
Некрасова, Ап. Майкова, А. А. Фета и по-прежнему сочинял стихи.

Во 2-й пол. 1850-х отец Сурикова разорился и для поправления дел
вернулся в деревню, оставив жену и сына на попечение старшего брата.
Суриков определился на должность младшего приказчика в лавке дяди,
который попрекал родственников «каждым куском» и держал их в нужде и
постоянном унижении.

В 1859 отец Сурикова вернулся в Москву и приобрел новую лавку для
торговли железом и углем, опираясь на помощь сына во всех деловых
предприятиях. К этому времени у Сурикова собралась целая тетрадь
оригинальных стихов, которые в 1860 высоко оценил А. Н. Плещеев,
заметивший в них «черты самобытности, а главное задушевность и глубокое
чувство». Отзыв маститого поэта окрылил Сурикова, но занятия творчеством
по-прежнему осложнялись бытовой неустроенностью.

В 1860 Суриков женился на бедной девушке-сироте М. Н. Ермаковой,
чуткой и самоотверженной, ставшей верным его другом. После смерти матери
в 1864 и вторичной женитьбы отца положение Сурикова в родительском доме
стало невыносимым. Он вынужден был перебраться на казенную квартиру и
содержать семью случайными заработками: перепиской бумаг, трудом
наборщика в типографии. Позже Суриков вернулся в семейную лавку.

На исходе 1860-х Суриков знакомится с писателями— А. И. Левитовым, Ф.
Д. Нефедовым, его стихи появляются в журналах «Дело», «Отечественные
записки», «Семья и школа», «Воспитание и обучение». В 1871 выходит
первое собрание стихотворений Сурикова, затем издание повторяется в 1875
и 1877. В н. 1870-х Суриков становится организатором литературных сил,
заводит переписку с «поэтами русских окраин» и в 1872 собирает и
публикует сборник писателей-самоучек «Рассвет».

В 1875, после выхода в свет второго издания собственных
стихотворений, по предложению Ф. И. Буслаева, поддержанному Ф. Б.
Миллером и Л. Н. Толстым, Сурикова принимают в Общество любителей
российской словесности. Расширяется круг литературных знакомств,
возникает замысел журнала, призванного объединить писателей из народа.
Однако Суриков получает категорический запрет на это издание в
полицейском управлении.

Годы житейских мытарств, неудач, полуголодного существования
подрывают здоровье поэта: он заболевает туберкулезом. Предпринятые в
1878—79 попытки лечения не дают желаемых результатов. Суриков умирает в
расцвете творческого дарования в 40-летнем возрасте.

Творческий путь Сурикова начинается с непосредственной обработки
народных песен («В зеленом саду соловушка», 1863; «Могила», 1864) и с
оригинальных стихов, написанных в подражание песням А. В. Кольцова
(«Песня», 1864; «Что ты жизнь мне дала?», «Эх, брат Ваня, Ваня…», оба
— 1865). Но вскоре фольклорная и литературная стихии сливаются в
органическое единство собственно суриковских песен («Доля бедняка»,
«Песня», обе — 1866). От стихов Кольцова их отличает тяготение к
сюжетной картине, к жанрово-сценическим элементам, к более
детализированным и конкретным образам. Появляются новации и в ритмике:
наряду с кольцовским пятисложником с ударением на 3-м слоге
(«Песня-быль», 1879), многие песни Сурикова написаны хореем с ударением
на 3, 7, 11-м слогах.

В стихах, где лирическое начало подчинено повествовательному, Суриков
близок И. С. Никитину. Это рассказы о социальных драмах, житейские
истории, пейзажные зарисовки («Горе», 1872; «Покойник», 1875; «Утро»,
«Нужда», оба — 1864; «Осень… Дождик ведром…», 1866; «Безработный»,
1871). Но у Сурикова отсутствует детальная аналитическая разработка
сюжета, сохраняется тяготение к песенной обобщенности.

У Некрасова Суриков подхватывает тему подневольного, тяжелого труда
(«В поле», 1873), мажорные ноты в обращении к привольному деревенскому
детству, изображение драматической судьбы каторжника («В остроге»,
1875).

Поэтические мотивы лирики Сурикова, в сравнении с его
предшественниками Кольцовым и Никитиным, исполнены внутреннего
драматизма. Источник его и в тяжелых жизненных обстоятельствах, и в
сложных процессах развития народно-крестьянской культуры, являвшейся
основой поэзии Сурикова. Кольцов и Никитин формировались на почве
классического фольклора, Суриков жил в эпоху, когда устное народное
творчество претерпевало необратимые изменения. Суриков не случайно
явился создателем литературной формы «городского романса», который
зародился в сер. XIX в. в среде крестьян-отходников, мелких торговцев,
мещан, ремесленников. В лирике Сурикова изображается жизнь портных,
швеек, сапожников, рабочих, бездомных бродяг, наполненная драматической
борьбой за существование в «душных городах» («У могилы матери», 1865;
«Умирающая швейка», 1875; «Тихо тощая лошадка», 1864). Для этих стихов
характерна грустная напевность, психологический надрыв, но Суриков не
отдается изображению оттенков душевных переживаний. В центре его
романсов — сильные и цельные душевные состояния, передающие коллективные
настроения городских бедняков. Тот же песенный, обобщенно-эстетический
подход наблюдается и в стихах, посвященных крестьянской жизни. Голос
поэта в них не индивидуализирован, это голос многих, голос масс, лишь
слегка окрашенный индивидуальным лирическим чувством. Фольклоризм
Сурикова не сводится к имитации, стилизации, к воспроизведению внешних
форм устной народной поэзии. Он органичен, т. к. является частью
художественного сознания поэта. Не случайно многие стихи Сурикова стали
народными песнями («Рябина», 1864; «В степи», 1865; «Сиротой я
росла…», 1867).

В русскую поэзию 2-й пол. XIX в. пришел своеобразный тип поэта,
сформировавшегося в магнитном поле взаимопритяжений литературы и
фольклора. Суриков уже не удовлетворен эстетическими ценностями народной
песни, он тянется к «литературной» поэзии, он более, чем Кольцов, открыт
ее влияниям, духовно от них не защищен. Но фольклорный тип мышления
распространяется у Сурикова и на литературные образцы. Почти все его
стихи ориентированы на какой-то текст-прототип в русской или украинской
народной песне, в лирике Кольцова, Никитина, Ап. Майкова, Фета, Тараса
Шевченко. Но многочисленные перепевы Шевченко, напр., лишь условно можно
назвать переводами: скорее это вариации на темы известных, полюбившихся
ему стихов.

Столь же свободно и раскованно относится Суриков к творчеству русских
поэтов. Наивная неизбирательность и прямота его поэтических
заимствований часто ставили в тупик критическую мысль, упрекавшую его в
слепом подражании, эпигонстве. Но «подражательность» Сурикова — в
природе его художественного дарования: он творит еще по законам
коллективного искусства, распространяя их и на литературную почву.
Синтезируя некрасовские и кольцовские традиции, Суриков вслед за
Никитиным не чуждается поэтических открытий Майкова и Фета, соединяя
различные традиции в пределах одного стихотворения.

При этом в 1870-х творчество Сурикова откликалось на живой
художественный запрос. В русской поэзии этого периода разные
эстетические «школы», достигнув предельной глубины своего обособленного
развития, уже устремляются к синтезу, результаты которого дадут свои
плоды в поэзии н. XX в. Сохраняя свойственный фольклору общенациональный
масштаб, Суриков с непостижимой для его «вышколенных» современников
свободой схватывает в спорящих между собою поэтических направлениях
связующее их звено. В стихах Сурикова «От деревьев тени» (1868),
ориентирующихся на стихотворение Фета «Облаком волнистым», происходит
органическое слияние некрасовских и фетовских начал. Если у Фета образ
«далекого друга» не конкретизирован, то у Сурикова он по-некрасовски
заземлен: это нищий, бедняк, человек из народа. Но в духе народного
мироощущения Суриков не связывает нищету лишь с материальной бедностью
или богатством. Бедность у Сурикова — разновидность универсального
нищенства каждого человека, вчера рожденного, а сегодня обреченного на
смерть. А потому в его стихах ощутимо и сугубо христианское «нищелюбие»,
и отголосок христианских заповедей блаженства («блаженны нищие
духом…»).

В мироощущении Сурикова вообще преобладает аскетический колорит. Даже
драматические обстоятельства личной жизни, каторжный труд в пыльной
угольной лавке он воспринимает как тяжкий, но и сладостный крест. И в
личной жизни, и в поэтическом творчестве Суриков подчеркивает
аскетическую суть человеческой жизни, говорит о страдании без гнева, но
с чувством скорбного умиления. В стихотворении «Из бедной жизни» (1862
или 1863) изображается жилище бедняков, нищета и нужда. Но и сама
убогость обстановки, и страдания больной жены сапожника излучают кроткое
сияние христианской святости.

Критика часто упрекала Сурикова в однообразии и скудости его
тематических мотивов: «Бедность крестьянина, выдача девушки замуж за
немилого, притеснение мачехи или мужниной родни, тоскливое недовольство
своей долей…» («Дело». 1875. № 8). Муза Сурикова «почти всегда
печальна, погружена в тоску». Тема смерти действительно устойчива в
лирике Сурикова. Но все стихи, ей посвященные, далеки от безнадежности,
пессимизма и уныния. Всякий раз перед ужасом смертного испытания герои
Сурикова проявляют завидную стойкость, духовное торжество над смертью,
как, напр., в лирической миниатюре «В степи», ставшей популярной
народной песней: «Вижу, смерть меня / Здесь в степи сразит, — / Не
попомни, друг, / Злых моих обид». Тургенев говорил, что русские люди
умирают удивительно, ибо в час последнего испытания думают не о себе и
жалеют других. Теплая волна такой самозабвенной любви — обращение ямщика
к молодой жене: «Пусть о мне она / Не печалится; / С тем, кто по сердцу,
/ Обвенчается!».

Поэтический пафос лирики Сурикова не в социальном протесте, не в
упреках миру, а во внутренней силе человеческого духа, достойно
принимающего неизбывное страдание, неотвратимый исход. Беды и несчастья,
посещающие мир, лишь оттеняют красоту подвижнического терпения в
суриковской «Рябине»: «Нет, нельзя рябинке / К дубу перебраться! /
Знать, мне, сиротинке, / Век одной качаться». Не потому ли «Рябина»
Сурикова стала общенародной песней в трагические годы Великой
Отечественной войны.

Хотя поэзия Сурикова развивается в некрасовском русле, его отношение
к Некрасову далеко от ученического: в музе Некрасова, по словам
Сурикова, «нет ничего поэтического. Это сухая проза, притом
односторонняя и ординарная. Он не уносит нас в обширный мир поэзии и не
дает силы, окрыляющей человека». Сурикову-песеннику было чуждо
социально-аналитическое начало в лирике Некрасова. Для его христиански
настроенной души были неприемлемы некрасовские мотивы «печали и гнева».

Идиллический колорит детской темы в лирике Сурикова связан отнюдь не
с ностальгией городского человека по утраченной сельской жизни. За темой
социальной и здесь просвечивает евангельское представление о безгрешной
душе. Воспоминания детства — это и мечты о святости: не случайно детство
соседствует у Сурикова с мудрой старостью, уходящей от грехов мирских в
мир духовный. Его старики — или рыбаки, или пчеловоды, они живут в
лесном, отшельническом уединении («Дед Клим», 1879; «В тихом сумраке
лампада», 1878—80).

Органичность освоения фольклорных элементов в поэзии Сурикова
достигается там, где формулы фольклорной поэтики начинают определять
художественную мысль произведения. Иногда все стихотворение строится как
цикл взаимосвязанных образов-символов, восходящих к фольклору. Такова
«Малороссийская песня» (1870), где судьба крестьянки последовательно
соотносится со скошенной травой, срезанной пшеницей, сломанной калиной.
Лирическая разработка фольклорных формул встречается в стихах «Жизнь»
(1875), «Во тьме» (1875), «Где вы, песни светлой доли…» (1876), «Два
образа» (1875) и мн. др.

Особое место в поэтическом творчестве Сурикова занимает исторический
эпос: переложение былинных мотивов («Садко в Новегороде», 1871; «Садко у
морского царя», 1872; «Богатырская жена», 1875), поэмы и баллады на
сюжеты русской истории («Василько», 1876; «Казнь Стеньки Разина», 1877).

Стихи Сурикова неоднократно привлекали внимание русских композиторов:
романсы А. Г. Гречанинова («В зареве огнистом»), Ц. А. Кюи («Засветилась
вдали, загорелась заря»), А. П. Бородина («Не грусти, что листья с
дерева валятся»), Н. А. Римского-Корсакова и А. С. Даргомыжского («Лихорадушка»),
П. И. Чайковского («Я ли в поле да не травушка была», «Солнце
утомилось», «Ласточка», «Рассвет», «В огороде, возле броду»). Многие
песни Сурикова стали народными, и среди них особенно популярны «Рябина»,
впервые записанная О. В. Ковалевой в 1938 от ивановских ткачих и
музыкально обработанная А. В. Свешниковым, а также народная песня «Степь
да степь кругом».

Лебедев Ю.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа —
http://www.rusinst.ru


Сочинения:




Стихотворения. М., 1881;




Стихотворения, М. , 1884;




Песни. Былины. Лирика. Письма, М., 1927;




Собрание стихотворений, Л., 1951.




И. 3. Суриков и поэты-суриковцы. М.; Л., 1966.




Литература:




Брусянин В. Поэты-крестьяне: Суриков и Дрожжин. Пг.,
1915;




«Друг народа», 1916, № 1 [статьи о И.З.Сурикове];




Ерзинкян Е.В., Художественное мастерство И.З.Сурикова, «Труды Кутаисского
педагогического института», 1957,т. 17;




Лосев П., Песни поэта. И.З.Суриков, Ярославль, 1966;




Щуров И., Поэт из народа, «В мире книг», 1966, № 4;




История русской литературы XIX века. Библиографический указатель, под. ред.
К.Д.Муратовой, М.-Л., 1962.




Яцимирский А. И. Первый кружок писателей «из народа» // Исторический
вестник. 1910, кн. 4;

Прямков А. Встречи моего современника //
Писатели из народа. Ярославль, 1958;

Скатов Н. Н. Поэты некрасовской
школы. Л., 1968;

Корепова К. Е. Крестьянские писатели // Русская
литература и фольклор. Вторая половина XIX века. Л., 1982;

Неженец Н. И.
Поэзия И. 3. Сурикова. М., 1979.




Далее читайте:




И.З. Суриков. Казнь Стельки
Разина
(стихотворение).




 


 

 



 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,
Редактор Вячеслав
Румянцев
При цитировании давайте ссылку на
ХРОНОС

Природа Генри Дэвида Торо — Стихи

 Все, что мы оставляем Богу, Бог делает,
И благословляет нас;
Работа, которую мы выбираем, должна быть нашей собственной,
Бог уходит один. 
 
Если с легкой головой я пою,
Хотя все музы дают свою силу,
От моей бедной любви ко всему,
Стих слаб и поверхностен как его источник.
Но если с согнутой шеей я нащупаю
Слушая за мной мое остроумие,
С верой, превосходящей надежду,
Больше стремится удержаться, чем продвинуться вперед;
Делая мою душу соучастником там
В пламя мое сердце зажглось,
Тогда стих будет вечно носить -
Время не может согнуть линию, начертанную Богом.
Всегда общее шоу вещей
Проплывает в обзоре перед моим разумом,
И такую ​​истинную любовь и почтение приносит,
Что иногда я забываю, что я слепой.
Но вот приходит нежданный, невидимый,
Какой-то ясный божественный электорат,
И я, который был всего лишь чувственным,
Растите благоразумно, и, как есть Бог, я осторожен.
Я слышу, у кого были только уши,
И зрение, у кого раньше были только глаза,
Я живу мгновеньями, прожившими лишь годы,
И истину различить, кто знал, но изучал знания.
Я слышу за пределами диапазона звука,
Я вижу за пределами поля зрения,
Новые земли и небеса и моря вокруг,
И в мой день солнце меркнет в своем свете. 
Ясная и древняя гармония
Пронзает мою душу сквозь весь свой шум,
Как через его предельную мелодию -
Дальше позади, чем они, дальше внутри.
Быстрее его стрела, чем молния,
Его голос громче грома,
Это расширяет мою частную жизнь
Всем, и оставь меня одного в толпе.
Он говорит с такой властью,
С таким безмятежным и возвышенным тоном,
Это праздное время бежит мимо,
И оставляет меня с Вечностью наедине.
Ныне в основном мой родной час,
И только сейчас мой расцвет;
Силы мужественности это цветок,
Это конец мира и начало войны.
Он приходит в самый широкий полдень лета,
У серой стены или в каком-нибудь случайном месте,
Неприправленное время, оскорбительный июнь,
И томный день с самонадеянным лицом.
Такой аромат вокруг моего дивана он создает,
Богаче, чем арабские наркотики,
Что моя душа чует свою жизнь и просыпается
Тело под надушенными ковриками.
Такова Муза, небесная дева,
Звезда, направляющая наш смертный путь,
Что показывает, где заложено истинное ядро ​​жизни,
Его тонкая пшеничная мука и его неумирающая сила. 
Она одним вздохом настраивает сферы,
А также мое бедное человеческое сердце,
Одним порывом гонит годы
Вокруг, и дает толчок моему пульсирующему пульсу.
Я не буду сомневаться во веки веков,
Не поколебавшись от непоколебимой веры,
Для мысли, что система перевернется,
Бог не отменяет слова, которое однажды сказал.
Я не буду сомневаться в невыразимой любви
Которую я не стоил и не хотел купил,
Который ухаживал за мной молодым и ухаживал за мной старым,
И в этот вечер привел меня.
Моя память я буду воспитывать
Знать одну историческую правду,
Запоминание до последней даты
Единственный истинный и единственный бессмертный юноша.
Будь лишь твоим вдохновением,
Через какую бы опасность ни искали,
Я погружусь в ад или поднимусь на небеса,
И все же цените то дешевое, что купила любовь.
 

Слава не может соблазнить барда, Который прославился своим Богом, И не вознаградит лаврами того, Кто имеет кивок своего Создателя.

Стихи о природе Джона Фелстинера

1. Эмили Дикинсон, «Узкий парень в траве»
Дикинсон была раздражена, когда подруга опубликовала это стихотворение под названием «Змея» — она не хотела названия, как если бы стихотворение было загадкой. Позже ее семье не понравилась ее независимая позиция, поэтому они изменили «мальчик» на «ребенок». И, обеспокоенные ее наклонными рифмами, они изменили «Полдень» на «Утро», которое лучше рифмуется со словом «кукуруза». Но в наводящем на размышления сексуальном языке этого знаменитого стихотворения остаются вопиющие слова: «парень», «палка», «хлыст», а затем снова «этот парень», своего рода негодяй. Что касается ее «сердечности», то сердце ( cor ) в этом слове страдает почти стенокардией в конце, «тяжелее дыхание» и вызывает единственную полную рифму стихотворения, когда «один» слышно застывает в «Ноль в костях».

2. Джерард Мэнли Хопкинс, «Божье величие»
Не «небеса возвещают славу Божию» (Псалом 19), а «мир заряжен» — наполнен энергией, нагружен, доверен, может быть, даже атакован — Божьим величием. Затем две строки односложных слов, каждая с ударением или акцентом, о труде в условиях промышленной революции — наступление сельскохозяйственной депрессии, бегство батраков в город, технологический прогресс, порождающий жестокость, нищету, нищету. Грубое англо-саксонское «trod» перекрывает его рифмованные слова «God» и «seared». . . выцветшие, размазанные» перемалывают эти отходы. Но сонет обращается к нашему миру (и божьему). И это «ах!» Удивленный вздох превращает метрический момент в момент искупления.

3. Эдна Сент-Винсент Миллей, «Слушаю твои слова, и ни слова среди них»
Добавьте это к богемной свече Миллея, горящей с обоих концов, когда вы смотрите на природу, чтобы представить личные муки в новом свете. Начальная и заключительная строки сонета, выражающие безответную любовь, оставляют (и обрамляют) пульсирующий островной морской пейзаж, образ жизни морского пехотинца штата Мэн с его местными рифмами («сквозь кишки» / «двери захлопнулись»), волнообразные интонации, и местный жаргон.

4. Джордж Оппен, «Псалом»
Почему «Псалом»? Почему это название для стихотворения, которое о самой близкой возможной встрече между людьми и животными? Почему точки после « Veritas sequitur . . ». («Истина следует…»)? Почему «маленькая» красота, а потом «маленькие» существительные? Почему нет «я» — разве что в последней строке? На что на самом деле указывает «это, в котором»? Это должно быть более полное и всеобъемлющее измерение, чем просто лес. Вспомните более раннего калифорнийского поэта Робинсона Джефферса, который восхвалял красоту «органической целостности» природы, но говорил: «Любите это, а не человека / Помимо этого».

5. Уильям Стаффорд, «Восходящий колодец»
Продолжающиеся причастия в каждой строфе: «Восходящий колодец. . . лемех до краев», затем строфа, оканчивающаяся на тире; рифмуем строки 1 и 3 вместо 2 и 4, так что мы продолжаем наклоняться, ожидая какого-то финального утверждения. Затем «глотательное сердце от удара крыла к удару крыла / советовать решение, решение: громоподобные примеры». Но принимают ли решения ласточки? И они примеры чего? Даже единственное полное предложение стихотворения «Я ставлю ноги / с осторожностью в такой мир» по-прежнему оставляет этот мир неопознанным. «Забота» должна быть в центре внимания. Или, согласно Уильямсу: «Так много зависит / от // красного колеса / тачки. . . ».

6. Дениз Левертов, «В Калифорнии: утро, вечер, конец января»
Преподавая несколько лет в Стэнфорде, Левертов привнес туда, как и везде, свою переплетенную страсть к духу и природе. Этот современный псалом соединяет восхваление с гневом, украшенные гербами пальмы и сосны с пестицидами, «тыкающими» сорняки, «дубовая тень» с «вавилоном», «Священное Писание сцинтиллов» с бульдозерами, связывая природу с историей и священным, находя фразу для всего этого. : «Хрупкий рай». Она спрашивает, «кто может произнести» хвалу и позор этого мира. В конце концов, мы знаем, кто может.

7. Гэри Снайдер, «Киото: март»
Легкие хлопья, слабое солнце, пение птиц, бутоны сливы — что такое точка ? Новолуние, крик голубя, снег на рассвете посыпает вершину, чистый воздух обостряет овражную зелень. Может быть, они суть: чистые существительные, свежие глаголы, начала, отмеченные дыханием и медитацией. Так много зависит — в колледже Снайдер слышал, как Уильямс читал, — от того, чтобы увидеть заново и сказать заново: «Никаких идей, кроме как в вещах». Также из Riprap Снайдера см. «Середина августа на смотровой площадке Sourdough Mountain».

8. Роберт Хасс, «Айова-Сити: начало апреля»
Чистая дикость означала бы горного льва Д. Х. Лоуренса, броненосца Элизабет Бишоп, медведя Голуэя Киннелла, щуку Теда Хьюза. Здесь мы встречаем пригородных зверей, сложных, потому что рядом с домом. Один только язык может разрешить противоречие человека и не-человека: «почти семенящая точность» оленей, то, как мысленный взор Хасса улавливает «покачивание шеи оленя в этой кажущейся хрупкой, почти механической смеси остановки и плавного движения». Именно глубокая, точная внимательность воображения может дать нам такт, чтобы достойно жить в этом хрупком, жизнестойком мире.